Драма «Гамлет»

Существенно измененным оказался текст пьесы в спектакле «Гамлет». Так, например, «мышеловка» предшествовала в спектакле монологу «Быть или не быть…» и, соответственно, не могла служить для Гамлета импульсом к решительным действиям. Собственно, таких действий у героя спектакля и не могло быть: он, по сравнению с героем шекспировской пьесы, предстал неузнаваемо измененным. Гамлет Някрошюса не философ и даже не драматический герой, стоящий перед необходимостью выбора. Этого выбора, по воле режиссера, Гамлета лишил Отец, подчинив собственному решению.

Сценический Гамлет в исполнении известного в Литве рок-певца Андрюса Мамонтоваса небольшого роста, тщедушный, с панковским гребешком на голове. Он выглядит совсем мальчишкой, которому вполне пристало выражать свое неприятие окружающей действительности, прыгая по королевскому дворцу со спущенными штанами, что он и делает. Которому, пожалуй, еще можно что-то навязать, особенно если «разлажен жизни ход», что проявилось в смерти отца и повторном, скоропалительном браке матери. По мнению режиссера, которым он поделился в одном из интервью, только в юном возрасте и можно так остро воспринимать подобный поступок матери.

Важнейшим в спектакле Някрошюса стал мотив, связанный с возможностью отцов решать судьбы детей, становясь для них злыми гениями. Интересующая режиссера проблематика обусловила и соответствующее сокращение количества действующих лиц. На сцене помимо главного героя действовали члены его «семьи» — Гертруда и Клавдий, Полоний с детьми, Тень старого короля и актеры.

Режиссер сам указал на непосредственную связь между этим спектаклем и катаклизмами, сотрясавшими окружающее его общество: «… когда я работал над ним, шел перелом систем <…> казалось — мир взорвется. И свое катастрофическое ощущение, как все рвется, я постарался передать в материале»1. Кроме того, спектакль с его принцем-мальчишкой, отправленным отцом на кровопролитие, у российских зрителей в 1997 году не мог не вызвать и ассоциацию с Чеченской бойней, в которую были брошены мальчишки-солдаты не кем иным, как своими отцами. Литва, как известно, не только имела достаточную информацию об этих событиях, но и недвусмысленно отозвалась о них. Именно во время репетиций «Гамлета» на вопрос, что его волнует в сегодняшней жизни, режиссер прямо заявил: «Например, война в Чечне меня волнует больше, чем кризис литовских банков»2. Хотя дело, конечно, не в интервью. Важно, что проблемы окружающей действительности задевают режиссера именно как художника, о чем свидетельствуют сами его спектакли. Всякого художника волнует мир, в котором он живет, и чем глубже сказалась в его искусстве современность, тем оно значительнее, — и наш герой здесь не исключение.

У Шекспира Призрак, призывая сына отомстить за убийство, не возражает и против клятвы Гамлета (здесь и далее цитируем по переводу Б. Пастернака):

Я с памятной доски сотру все знаки
Чувствительности, все слова из книг,
Все образы, всех былей отпечатки.
Что с детства наблюденье занесло,
И лишь твоим единственным веленьем
Весь том, всю книгу мозга испишу
Без низкой смеси.

Многословность риторической фигуры не затемняет высказывания, смысл которого в готовности принца сделать свою жизнь средством для мести, принести ее в жертву «единственному веленью» Призрака. В спектакле старый король — абсолютный эгоцентрик. Именно как на средство для мести смотрит Призрак в спектакле на своего сына; объектом манипулирования оказывается для него и мир в целом.

В пьесе Гамлет и Горацио перебрасываются репликами: «Ну и холод!» — «Пронизывает. Прямо как зимой». Видимо, оттолкнувшись от этой детали, режиссер создал образ Призрака как связанный с холодом, смертью, злом. Старый король приходит в шубе и, творя зло, постоянно оперирует льдом, будь то ледяная глыба или люстра с ледяными подвесками. В спектакле перед приходом Старого Гамлета — трескучий мороз. Стражники в шубах неустанно трут руки, похлопывают себя, бьют нога об ногу, оледеневшими металлическими носками ботинок стучат о замерзшую землю. Холод здесь связан именно с приближением Призрака.

Старый король — плоть от плоти двора. С грубой тяжелой пластикой его обитателей. С греющимися друг о друга стражниками в шубах-шкурах. С блеском золотых оскалов короля и присных. Со смешением человеческого и звериного. С придворными, устраивающимися рядом с королевской четой в позе верных псов. С врывающимися вдруг существами, мечущимися на четвереньках в звериных шкурах. С гофмейстером Полонием (П. Будрис), который носит пальто на голом торсе, перемежает речь с рычанием и варварски пытается изничтожить заподозренный им плод взаимной любви Офелии и принца. Поэтому актеры, представляющие театр как зеркало, отражающее этот мир, кривляясь, изображают хищных, мерзко орущих разошедшихся птиц.

Средоточие повадок двора — Клавдий. В создании этого образа режиссер вместе с актером Витаутасом Румшасом во многом опирались на героя пьесы, которого Гамлет, выговаривая матери, характеризует тирадой: «Валяться в сале / <…> / … с убийцей и скотом <…> С петрушкой в королях». Последняя характеристика — «петрушечность», ряженость сценического Клавдия — выражена в его внешнем виде: далеко не молодой, грузный король носит ту же нелепую молодежную прическу («петушок»), что и юный Гамлет, ту же прическу, которую носят сверстники принца в жизни, породившей спектакль. Из этого Клавдия хлещет полная агрессии энергия, даже когда он ни на кого не нападает. Его дикий хохот и беспрестанный ор не стихают и в момент молитвы. Рьяно вымещая злобу, бьет он по свисающему металлическому диску, издающему при этом скрежетание. В раздражении поддает катающиеся по полу чугунные шары. Смачно плюет на пол и привычно швыряет тех, с кем общается. Кажется, он даже не замечает, когда Гамлет, поцеловав его, тут же с вызовом сплевывает.

С приходом Призрака холод, насилие, зло и смерть, звериное начало, казалось, окончательно овладели миром. Однако здесь неотступно проявляли себя и жизнь, любовь, человеческое. Прежде всего — в Офелии (ее играет актриса Виктория Куодите, замечательно исполнившая ряд ролей в спектаклях Някрошюса), которая уже в свой первый выход предстала явно инородным существом в окружающем ее мире — в зеленом платье, с алым платком в поднятой руке, легкая, беспрестанно прыгающая, беспокойная и радостная. Именно такая героиня участвовала в любовной игре с принцем, когда они, лежа на авансцене, делали друг другу «искусственное дыхание», переходящее в страстные поцелуи.

Режиссер и дальше не оставляет сомнений в чувствах героев. Предлагая Офелии затвориться в монашеской обители, Гамлет одновременно целует ее, не в силах оторваться от возлюбленной, и, продолжая словесно и физически отталкивать ее, вновь и вновь льнет к ней. Резко подняв подол, страстно целует ее колени. А та, слыша его совсем не любовную речь, обволакивает его подолом своего платья. Позднее, оказавшись рядом с Лаэртом в ее могиле, Гамлет вдруг начинает шалью Офелии вытирать пол. И, видимо, бессознательно точь в точь воспроизводит ее действия в момент их свидания, когда она пыталась таким способом подсобрать с пола воду, капающую с люстры.

Вместо сдержанно выраженных материнских чувств шекспировской Гертруды в спектакле возник мотив страстной и деятельной любви героини к сыну. Она, в исполнении Дали Зикувене-Сторик, вела самоотверженную, хотя и безуспешную, борьбу за жизнь Гамлета. Героиня появлялась на сцене после его монолога «Быть или не быть…», на протяжении которого, стоя под люстрой изо льда, принц был подвергнут страшной пытке. Оттолкнув Гамлета, она ложилась под люстру, будто стараясь отвести на себя хотя бы часть этой вредоносной влаги. Отчаянно сопротивлялась она и намерению короля послать Гамлета в Англию, то и дело висла на Клавдии, пытаясь помешать его действиям, связанным со сборами принца в дорогу. Едва поспевала задвигать то тут, то там появляющееся, щетинясь, из-за кулис оружие, которое недвусмысленно обнаруживало нависшую над ее сыном угрозу. И, наконец, отгрызала прикрепленное к дорожному саквояжу письмо-сопровождение, тайна которого оказывалась известной ей. И любовь Гамлета и Офелии, и братская любовь Лаэрта и Офелии, и сопротивление Гертруды стали существенными чертами развернутого перед нами мира, но трагический ход событий они изменить не могли.

Преобразованным в спектакле оказался поединок Лаэрта и Гамлета. Здесь все обитатели представленного нам мира одновременно взмахнули рапирами. Слышался только звук разрезаемого воздуха. Взмах вправо — взмах влево. Вправо — влево — вправо… Участники мизансцены, за исключением Гамлета и Лаэрта, стояли не друг против друга, а лицом в зал. Таким образом, дело было не столько в том, кто с кем бился, сколько в том, что бился каждый. Дело было в вовлеченности всех в войну. И всем этим дирижировал находящийся на втором плане Призрак. Но это был лишь один из итогов злокозненных деяний Призрака, и для него самого пока что не трагический.

1 Гамлет родом из Вильнюса [Беседу с Э. Някрошюсом записала И. Корнеева] // Российская газета. 2004. 18 февраля.

2 Эймунтас Някрошюс: «У меня выходит естественно, хотя, может быть, и неправильно…» [Беседу ведет А. Люга]. С. 26.

1 Star2 Stars3 Stars4 Stars5 Stars (Пока нет голосов)
Загрузка...

Есть что сказать? Оставьте комментарий!