«Фауст» Драма

При сценическом воплощении «Фауста» театры, как правило, радикально сокращали текст, большинство спектаклей основывалось на одной из частей пьесы. Были, конечно, и попытки поставить ее целиком: среди близких по времени к постановке Някрошюса назовем, например, спектакль Гамбургского театра, приуроченный к 200 летию со дня рождения Гете, или спектакль П. Штайна в Ганновере (2000), шедший 21 час. Но в случае обращения к пьесе в целом текст нередко купировали. Например, спектакль Д. Стрелера (1989) в его театре «Пикколо», который игрался в два вечера, был поставлен по отдельным фрагментам обеих частей трагедии.

Режиссеры, которые обращаются к литературе как к одному из материалов для создания собственного сценического мира, перерабатывают и сокращают текст наиболее радикально. Среди таковых укажем на спектакль М. Тальхаймера «Фауст. Часть I» (2004) в «Дойчес Театре». Поставленный, как следует из названия, по первой части, он длится 2 часа без антракта. Из наиболее значительных в XXI веке постановок такого плана назовем спектакль Ю. Любимова в Театре на Таганке, который сделал инсценировку по двум частям трагедии. Его играют 1 час 45 минут без антракта.

Някрошюс, обратившись к первой части «Фауста», подверг ее значительному сокращению, хотя его спектакль длится 3 часа 30 минут с двумя антрактами. Причем, как всегда у Някрошюса, значительную часть сценического времени занимают части спектакля, которые идут без текста. В частности, роль социума в отношениях героев, а также знакомство и общение Фауста и Маргариты были решены постановщиком по преимуществу языком пластики.

«Посвящение» и «Театральное вступление» Някрошюс пропустил, сразу приступив к образу Фауста, каким он его видит. Это отличает спектакль литовского режиссера, например, от постановки Ю. Любимова, который начинает спектакль своей декламацией (в записи) четырех первых строк «Посвящения», как бы присваивая их себе как автору постановки и задавая тем самым мотив саморефлексии театра, впоследствии продолженный в нескольких фрагментах «Театрального вступления», включенных в спектакль. Из этого не следует, однако, что Някрошюса не интересует мотив, связанный с театром как таковым. Этот мотив постоянно присутствует в спектаклях режиссера уже благодаря их обнаженной условности. И «Фауст» в этом смысле не исключение.

Герой спектакля — не символ титанизма человеческого духа¹, как у Гете. Он — книжник, который, не ориентируясь в реальном мире и желая узнать его на практике, взял в помощники беса и по пути, поддавшись его воле, погубил полюбившую его девушку. Но при этом в итоге Фауст так и не познал настоящей жизни.

Молодость сценическому герою не возвращают, он является ровесником своих создателей, актера В. Багдонаса и режиссера. Иначе, чем в пьесе, выстраивает Някрошюс и отношения Фауста с героиней, существенно измененной по сравнению с литературным прототипом: сценическая Маргарита решительна и сильна.

Создавая собственный, в существенной мере автономный от пьесы мир спектакля, Някрошюс и в этом случае нередко отталкивался от отдельных сцен и строк литературного источника, руководствуясь собственными ассоциациями, то прямо связанными с этими строками, то весьма отдаленными.

Резко сократив количество действующих лиц, оставив кроме Фауста и Маргариты Бога, Мефистофеля, Вагнера, Валентина и Блуждающий огонек, режиссер ввел в спектакль придуманный им персонаж, названный в программке Духом. Этот маленький вездесущий бесенок — главный помощник Мефистофеля. Играющий его актер Вайдас Вилюе, не меняя обличья и пользуясь некоторыми вполне узнаваемыми собачьими повадками, исполняет еще и роль пуделя, которым обернулся Мефистофель. Хотя у Бога, Черта и бесенка — у каждого свои дела, их отношения во многом похожи на человеческие. Так, начинается спектакль со встречи Бога (Повилас Будрис) и помощника Мефистофеля, вертлявого бесенка в черном сюртуке. Бог, побаловав бесенка игрой, снова принялся за работу. Бесенок, в свою очередь, почесал тому спину. Бог в белой одежде с голубым подбоем. Но работать — ведать мироустройством, ходя по кругу и крутя тяжелое бревно, — ему приходится в рукавицах.

Такие подробности, как и существенное сокращение философской риторики, представляли нам сценических героев гораздо более конкретизированными, приближенными к людям по сравнению с действующими лицами трагедии Гете. Это в полной мере относится и к главным героям, наделенным индивидуальными чертами.

Отталкиваясь от гетевских образов духов, которых Мефистофель называет «мои малютки», режиссер создал шестерых помощников беса, назвав их Духами. В отличие от литературных прообразов, они выглядят как люди: они одеты в черные сюртуки и шляпы, почти постоянно находятся на сцене, истово помогая Мефистофелю в его делах, и действуют при этом подобно людям. Например, они умеют втереться в доверие, как они сделали это по отношению к Маргарите, в нужный момент став ее помощниками. Отдавшись мечтам о Фаусте, она доверила им свою прялку. Ее доверие к Духам, или ее любовная лихорадка, или и то и другое одновременно привели к тому, что она даже не заметила, как расстарался Мефистофель: вместо единственной прялки Маргариты мы видим множество инструментов, за которыми работает целая бригада Духов, освеживших по такому случаю свои наряды белыми воротниками и шарфиками и выглядящих просто как прилежно работающие молодые люди. Доверие Маргариты к Духам таково, что она начинает действовать с ними сообща. Например, с приближением гостей один из Духов дал сигнал, она же командой «фью!» приказала Духам убраться.

Или, как и людям, Духам свойственно, например, плутовство. Одного из них Мефистофель послал за шкатулкой с драгоценностями. Но тот, добыв ее, не пожелал расстаться с ней: Дух-то был женского рода! Так что Мефистофелю пришлось сначала хорошенько потрясти того, прежде чем получить ящичек.

Мефистофель (Салвиус Тряпулис) одет во фрак и ботинки с красными подошвами (этот подобающий черту цвет мы увидим неоднократно). Придя к Господу на прием, герой, не чинясь, приступает к беседе, в ходе которой тот, не отвлекаясь от своего дела, отдает под его опеку Фауста. Для скрепления спора о судьбе Фауста Бог плюнул Черту на ладонь, с размаху положив на нее свою. А подбежавший бесенок скоренько скрепил спор, хлопнув по их соединенным ладоням. Эта подробно разработанная сцена сразу представила нам отношения сильных мира сего, с легкостью берущих в свои руки судьбы людей. Причем разницы между Богом и Чертом в этом деле нет. Так пойдет и дальше.

Обещание Мефистофеля показать Фаусту мир, в том числе мир людей («потрешься меж людьми»²), впервой части трагедии Гете осталось, по сути, невыполненным. На встрече с компанией веселящихся гуляк в «Погребе Ауэрбаха» в Лейпциге действовал сам бес, а его спутник был лишь наблюдателем. Что касается сценического Черта, то он названное обещание воплотил.

То опираясь на текст Гете, то отталкиваясь от него, режиссер сочинил множество сцен, где Черт, с помощью своих помощников, погружал Фауста в ситуации, раскрывающие разные стороны и свойства действительности. Тот факт, что Мефистофель занимался этим мимоходом, решая собственную задачу, связанную с получением души Фауста, — дела не меняет. Подобные сцены оказались проверкой способности Фауста ориентироваться в этом мире и его стремления научиться этому.

Знакомство с реальностью, которое одновременно стало и испытанием для Доктора, началось немедленно после договора Мефистофеля с Богом. В отличие от Фауста Гете, сценический герой сразу попал в сферу влияния беса, который то невидимо, то непосредственно, сам или через своих помощников, неотступно «повел» Фауста.

Во вполне «человеческой» драке с незваными гостями, которые не стеснялись использовать и удар ногой, герой сразу познакомился с одной из моделей «общения» людей в реальном, некнижном мире. А напоследок бесенок и вовсе опрокинул Доктора, покусав его. Так что Фауст оказался готов к нападению, резко подняв ногу, и в тот момент, когда к нему зашел Вагнер.

Настойчивость Доктора в его стремлении к непосредственному, не книжному познанию действительности обнаруживала себя вновь и вновь. Но когда герой, как и в начале спектакля, в очередной раз, вытянув руки вперед, пытался на ощупь, подобно слепому, сориентироваться в пространстве, он столкнулся с очередным сюрпризом. Появившиеся на втором плане четверо Духов стали указывать Доктору направление, в котором тому стоит двигаться, но каждый — свое. «А а а…» — не понимая, что происходит, закричал в испуге совершенно запутавшийся герой.

И тут же он был брошен в следующее испытание. Бес «напустил» на Доктора обычный светильник, который заставил при помощи нехитрых приспособлений передвигаться. При этом Мефистофель, пока не узнанный Фаустом, постоянно действовал рядом, время от времени подправляя под абажуром светильника, видимо, те самые детали, которые и позволяли тому двигаться. И своим присутствием еще более осложнял ситуацию. На его лицо Фауст направлял лампу, а тот властно опускал абажур, зажигая перед глазами Фауста спичку. С агрессией «напавшего» на него светильника Фауст справился, но от намерения покинуть этот мир, как и гетевский герой, не отказался. К завершению монолога, посвященного мечте («К неведомым мирам направить путь…»), которую Фауст полагал воплотить с помощью склянки «с заветной жидкостью густою», Доктор ловил светильник. И, перевернув абажур, оказавшийся на этот раз еще водной роли — чары с ядом, с тостом: «И вот я пью его душою всею / Во славу дня, за солнечный восход», — попытался выпить его. Но был немедленно остановлен. Только не пасхальным звоном и пением, как у Гете, а тем же Мефистофелем, который руками своего помощника выбил «чару» из рук Доктора.

Прогуливающимся Фаусту и Вагнеру Мефистофель дал знать о себе еще до появления пуделя. Фауст, а за ним и Вагнер (П. Будрис) стали вдруг падать, спотыкаясь на ровном месте. А вслед за тем перед ними явился и сам «пудель» в обличье бесенка, выскочившего с ведром в руках и здесь же, на авансцене, справившего нужду, несмотря на страшное стеснение, которое не сумел скрыть. Спешно оттесненный к арьерсцене, он был усажен в ванну. Тем временем поднялась, зависнув над сценой, обглоданная кость, явно представлявшая остатки щедрого куска мяса, с которым разделался бесенок, прежде чем выйти надело, обернувшись пуделем. Цинично вздернутая над миром, своей невиданной величиной она свидетельствовала о том, кто расплачивался с бесенком, ощутимо обнаруживая невидимое присутствие Мефистофеля и в этом эпизоде.

В другом испытании Мефистофель, быстро закатав брючины героя и завязав фалды его сюртука, поставил Доктора на старт. Вытащив часы и пистолет, выстрелил. Фауст же, расстаравшись, взял старт раньше времени. Трижды стрелял Мефистофель, и трижды Доктор брал фальстарт. Тем временем Духи на втором плане при каждом старте, стуча пальчиками, подзуживали героя. И вдруг, подбежав, встали рядом с ним. Раздался барабанный бой. И опять Фауст рванул прежде времени, а Духи упали навзничь, дрыгая ногами. Еще и еще раз… Пока он не нашел выход в том, чтобы, подражал Духам, не рваться со старта, а падать, дрыгая ногами.

Пытался подражать Доктор помощникам беса, и когда те, будто специально запутывая его, передвигались то шагом, то вприпрыжку по траектории, многократно и неожиданно изменяющей свое направление.

Когда Фауст оказался готов к скреплению договора с Мефистофелем, сценический бес, в отличие от своего литературного прототипа, в качестве материального свидетельства договора выбрал узел. «Завязывать — начинать с кем-нибудь дело», — читаем в «Толковом словаре живого великорусского языка» В. Даля³. Немедленно завязав на канате узел, Мефистофель с помощником, дав Фаусту красную палочку, предложили скрепить его кровью. И если Фауст Гете, слегка возмутившись «ходульными условьями», тут же согласился («Вот вздор! Но будь по-твоему: бери»), то герой Багдонаса — Някрошюса отказался расписываться в присутствии чертей. Удаляясь, те не перестали следить за ним, вновь и вновь оглядываясь и тут же отворачиваясь при каждом его взгляде на них. Но и оставленный в одиночестве, Доктор медлит. Обуреваемый сомнениями, он снова и снова оглядывается на узел, то присаживаясь на стул, то перенося его в другое место и снова присаживаясь. Отпив из оставленного бесом стакана с водой, снова мечется. Решив по-своему помочь Доктору, бес устроил ему ловушку из натянутых веревок, физически измотав его.

Все эти испытания, порой весьма драматичные, знакомят Доктора с действительностью и в полной мере подтверждают как его неспособность ориентироваться в окружающем мире, так и стойкость героя в стремлении к контакту с ним.

Но самым трудным испытанием для Фауста стали отношения с Маргаритой. В пьесе после свидания с Маргаритой мы видим терзания Фауста, который, по словам Мефистофеля, «руки умывать готов». В спектакле после такого свидания перед нами герой, охваченный безнадежностью настолько, что готов к побегу. То ли он уже насладился и пресытился любо вью, как это случилось и с героем Гете⁴, то ли не в силах справиться с ситуацией, в которой оказался. Он снова и снова предпринимает попытку уйти вместе со странниками. Вереница Духов, которые обернулись странниками, неоднократно пересекала сценическую площадку. Укутанные в черные ватманы, как в накидки, с большими посохами, шествовали они, синхронно склоняясь, походкой, будто выработанной в долгом пути. Фауст неоднократно пытался пристроиться к ним, стараясь попасть в ритм их шага. Духи же выполняли очередное задание Мефистофеля, которому нужен был вовсе не побег героя. Поэтому Фауста снова и снова выставляли из вереницы, и наконец один из странников отдал ему свою белую рубаху и посох. Доктор, подняв рубаху на палку, замахал было ею, но тут же бросил ее, придавленный коллизией, в которую попал. «… Я то жажду встречи, то томлюсь / Тоскою по пропавшему желанью», — упав, зарыдал он.

Рубаху мгновенно подобрал бесенок, который стал играть ею, полощущейся на ветру, как белым флагом, тем самым удваивая жест поражения Доктора. Герой, в отчаянии начав лупить по рубахе, обессиленный, осел. А появившийся Мефистофель, тут же надев эту рубаху, подтвердил и то, что рубаха принадлежит ему, и то, что странники — это служащие ему Духи. Ощущение безвыходности сценического Фауста таково, что он, в отличие от героя пьесы, попросил убить его, произнося реплику, отсутствующую у Гете: «Убей же время». Протянув Мефистофелю камень и склонившись перед ним, Доктор подставил ему голову, стуча по ней ладонью. Бес вернул было камень, но, опасаясь, что тот может быть отправлен в его сторону, тут же забрал.

В спектакле именно с мучениями Фауста оказалась связанной сцена «Вальпургиева ночь». Ему показали Маргариту в белом одеянии, сидящую на упомянутой огромной обглоданной кости, оставшейся от подарка, пожалованного Мефистофелем пуделю-бесенку за службу и теперь лежащей на полу. Блуждающий огонек (его роль исполняет Диана Ганцевскайте), сидя на коленях Фауста и стремясь уберечь того от дополнительных страданий, изо всех сил старался заслонить от него девушку. Но Доктор снова и снова, встав на стул, пытался дотянуться до нее, не понимая, видит ли он ее наяву или во сне, и снова и снова падая и вызывая смех Духов.

В финале спектакля двойственность ситуации, в которой оказался герой, обнаруживается и в его внешнем виде. В тюрьму к Маргарите он приходит уже в красных, как подошвы у Мефистофеля, перчатках. Еще не узнанный ею, он в отчаянии прижимается щекой к полу: «Как эту боль мне превозмочь?» — и с готовностью подчиняется Маргарите, когда та, придя в себя, приводит возлюбленного в порядок и отправляет его продолжать избранный путь.

Проблематичность пути познания, который совершен сценическим Фаустом, акцентируется финальным эпизодом, где мы видим героя, который, как и в начале спектакля, неуверенно идет, вытянув руки вперед и на ощупь ориентируясь в пространстве.

Существенно позднее, чем тема Фауста, вступает в действие тема, связанная с Маргаритой (ее роль исполняет Эльжбета Латенайте). Подав монетку Бесенку, мгновенно прикинувшемуся нищим, она, получив от него заготовленную записку, с живым интересом и радостью прочла ее. Однако на предложение Фауста проводить «милую барышню» она, как и гетевская героиня, отказалась, заявив, что она не барышня и не мила. Но сделала она это так решительно и резко, перекосив лицо, что сама себе удивилась, уткнувшись лицом в ладонь. В этом маленьком эпизоде сразу обнаружилась ее внутренняя сила и незаурядность. Энергия, исходящая от Маргариты, сделала ее главной героиней эпизода, которая вовсе не выглядела ведомой чужой волей.

Героиня Гете после свидания с Фаустом характеризовала свое беспокойство в строках:

Что сталось со мною?
Я словно в чаду.
Минуты покоя
Себе не найду.

В отличие от нее, Маргарита Латенайте — Някрошюса начала испытывать подобное чувство уже после первой, «случайной» встречи с Доктором, которая вызвала мгновенно вспыхнувшую любовь. Само четверостишие здесь не звучит (оно в спектакле используется позднее, когда Маргарите противостоит лесная стихия), но чувства, которые оно описывает, оказываются выраженными языком пластики и жестов. В этом эпизоде, присев на авансцену и свесив ноги в зал, Маргарита, как и героиня пьесы, запела «Король жил в Фуле дальной…». Запела так, что заслушались не только зрители, но и Духи, сидящие за прялками вместо нее. Забыв о пряже, они даже Привстали. Однако полностью отдаться пению Маргарите не удавалось. О, буквально не находя себе места, то и дело пересаживалась вдоль края авансцены. Наткнувшись на шкатулку, полную драгоценностей в виде зеркальных осколков, мимоходом приложила два из них к ушам, как серьги. И вдруг действительно, словно пребывая в дурмане, в чаду, стала грызть эти осколки. Истово, так что раздавался хруст, и удивленные Духи окружили героиню, сочувственно глядя на нее.

Различие между нею и героиней Гете в ходе действия только усиливалось.

Когда Фауст явился к ней на устроенное Мефистофелем свидание, Маргарита не раздумывая мгновенно устремилась к Доктору. Если у Гете ее сравнивают с малыми детьми, то в спектакле рядом с таким героем она действительно выглядела ребенком (напомним, что Фаусту в этом спектакле молодость не возвращена), и Доктор, так и относясь к ней, пришел с лошадкой на длинной палке. Девушка тут же протянула лошадке то, что у нее оказалось в руке — зеркальный осколок из найденной шкатулки.

Она, как и героиня пьесы, явно сомневалась в отношении Доктора к ней:

Да, с глаз долой, из сердца вон небось?
Вы вежливы, вот все и объясненье.
У вас друзей ученых тьма, хоть брось.
Я с ними не могу идти в сравненье.

Однако она тут же последовала за Фаустом, который, явно растерявшись, с лошадкой на плече, сначала быстро зашагал по кругу. Затем закружился, наклонив палку с лошадкой. Девушка не отставала ни на шаг, рассказывая о своей семье и заботах по дому. Но, с готовностью поддержав кружение, перехватила шест с лошадкой и стала ведущей. Теперь уже Фауст последовал за нею.

Свидание в спектакле оказалось прервано вторжением посторонних, в которых обратились Духи. Они забрасывают любовников палками, в чем неожиданно отозвалась не вошедшая в спектакль сцена «У колодца», с разговором Гретхен и Лизхен, посвященным нетерпимости людей, «когда / Случалась с девушкой беда»: девушку может ждать не только злоязыкая молва, но и вещественные знаки порицания, когда, например, перед дверью дома «согрешившей» девушки насыпают отрубей с соломой.

(Пока нет голосов)

Загрузка...