«Пиросмани, Пиросмани…»

С одной стороны, здесь развивалась тема, связанная с жизнью Пиросмани, — полифоническая тема, в которой звучали несколько параллельно развивавшихся сквозных мотивов. Один из них возникал из эпизодов будней художника, его общения со Сторожем. Другой создавался чередой визитов гостей Пиросмани и персонажей его картин. В этих визитах отражалось отношение к художнику общества, не признающего ни искусства, ни самого образа жизни Пиросмани. В этих визитах сказалось и ощущение приближающейся смерти, с которым были связаны и другие мотивы. Один выстраивался из неоднократно звучавших, гулких, тревожных шагов и неясных стуков, раздававшихся извне каморки. Другой создавался рядом появлений за окном Ии-Марии с ее пронзительно-болезненным взглядом, в котором чудилась какая-то тайна. Третий представлял собой неоднократно вступавшие в действие фрагменты «Болеро» Равеля с его неумолимым наступлением неведомого. Единство мотива поддерживалось ассоциативным сходством между эпизодами, его составляющими. В контрапункте этих сквозных мотивов выступала тема драматической жизни Пиросмани, ее тягот и непризнания художника, чье самоощущение отягощено предчувствием близкой смерти.

Кроме того, параллельно происходящему на сцене по ходу спектакля неоднократно звучали фрагменты из «Витязя в тигровой шкуре» Ш. Руставели, в красивой декламации, исполняемые женским голосом (в записи). Поэма звучит, во-первых, именно как стихотворный текст. Ее не превращают в прозу, как это чаще всего делают драматические актеры при чтении стихов, игнорируя паузы между строками и жертвуя ритмом в угоду «житейской» логике, навязываемой стиху. И, во-вторых, — текст читается мастерски и артистично. Такое исполнение представляет поэму именно как высокохудожественное произведение. Эти «чтецкие» фрагменты в соотнесении друг с другом создавали вторую сквозную тему спектакля.

На первый взгляд, эти две сквозные темы не связаны. В спектакле Пиросмани предстает как обобщенный образ художника, а «грузинских» черт героя пьесы Коростылева он практически лишен. Но национальный колорит здесь не так и важен, важнее то, что и поэма Руставели, и ее автор, как и Пиросмани, принадлежат настоящему искусству, поэзии в высоком смысле.

Сопоставление названных тем, развивающихся по ходу действия, с одной стороны, выявляло контраст между прозаической жизнью художника и полной приключений романтической жизнью героев поэмы. Но с другой — обнаруживало сходство между высотой духа древних витязей и стоицизмом Пиросмани, подчеркивало сходства и различия между подвигами легендарных героев и жизненным подвигом художника, а также сходство между стихами Руставели и искусством Пиросмани как художественными вершинами, сходство гениального поэта и гениального живописца.

В постоянном соотнесении этих тем создавался непрерывный ток драматического действия, шло смыслообразование спектакля, который оказывался посвященным великому художнику как человеку, которого не минует драматизм земного существования.

Останавливаясь на подробностях будничной жизни непризнанного художника, спектакль не представляет историю жизни Пиросмани, историю его последних дней. Перед нами возникает высокая легенда. Об этом важном качестве созданного в спектакле мира говорят множество деталей и приемов. Среди них и представление героя спектакля «в спокойной сосредоточенности»¹, подобно тому как сам Пиросмани изобразил своих героев. И замедленный темп действия. И эффекты крупных планов, с акцентированием эпизодов будней как едва ли не житийных, причем вглядывается режиссер не в последовательность событий, а в выбранные им отдельные мгновения жизни художника, которые он и превращает в легенду. И, наконец, мифологизация Пиросмани происходит благодаря соотнесению его мира и художественного мира героической поэмы Руставели.

(Пока нет голосов)

Загрузка...