Прихоти Марианны
Образ одного из главных героев, владетельного принца Мантуанского, написан Мюссе в издевательски насмешливой, карикатурной манере. Фантазио называет этого самовлюбленного монарха, который грозит начать войну, если ему не отдадут принцессу, «мерзким животным», «которому судьба уронила на голову корону». Создавая эту фигуру, Мюссе в присущей ему иронической манере продолжает, по существу, традицию, заложенную демократической драматургией Франции. Монархические иллюзии чужды драматургу. Но противопоставленный коронованному шуту Фантазио лишен общественно созидательного идеала. Беспечный гуляка, прокутивший свое имущество и прячущийся от кредиторов, Фантазио, как и Оттавио в «Прихотях Марианны», погружен в меланхолические размышления о ничтожестве века, о пустоте жизни. Мысль об одиночестве людей терзает его, веселящаяся толпа внушает ему отвращение. Его острый ум позволяет ему точно определить причину своей тоски: у него и его друзей нет жизненно важного дела. Но он и не хочет ничем заняться — все бессмысленно, утверждает Фантазио, всякое дело бесполезно. В этой пьесе снова повторяется образ умирающего, бессильного века. Во второй главе «Исповеди сына века» Мюссе точно определил, какие великие общественные катастрофы «подрезали крылья веку». В пьесе он не говорит об этом. Но образ бескрылого века ощущается во всей атмосфере комедии и даже шуткам Фантазио придает вкус горечи и слез. Единственная ценность, которую находит Фантазио, это две слезинки, скатившиеся из глаз принцессы, выдаваемой замуж по государственным соображениям за принца Мантуанского. Чтобы спасти девушку, Фантазио совершает эксцентрический подвиг—ловит на удочку парик принца. Он знает, что дело идет о счастье двух государств, о спокойствии двух народов. Но судьбы народов не волнуют его. Гуманистическая мысль Мюссе сужается. Лирическая тема пьесы открыто противопоставляется теме общественного долга, гражданского подвига. В «Андреа дель Сарто», в «Прихотях Марианны», в «Фантазио» Мюссе с такой же небрежной легкостью, как и в первых своих драматургических опытах, уничтожает классицистскую регламентацию. Он решительно отказывается от единства места и времени, гораздо тоньше других авторов романтической драмы сплетает в своих пьесах трагическое и комическое. Ироническая интонация возникает у него в самые драматические моменты, а забавная идиллия внезапно завершается трагической развязкой.
Такое построение пьес глубоко связано с восприятием Мюссе современной действительности как трагедии гибели человеческих идеалов и в то же время как отвратительной комедии сытого самодовольства мещанина. Одни пришли к отчаянию, говорит Мюссе в «Исповеди сына века», другие, «дети плоти» — буржуа, считали свои деньги. «Рыдала душа, смеялось тело». Эта двойственность мироощущения при занятой художником позиции невмешательства, продиктованной насмешкой и отчаянием, определяет своеобразие драматургической поэтики Мюссе. Ни в одной пьесе Мюссе внутренняя противоречивость его сознания не выступает так отчетливо, как в трехактной комедии «Любовью не шутят» (1834), определяя и композицию пьесы, и построение ее образов, и эмоциональную жизнь героев.