Трагедии Альфьери
На четырнадцатом году Ристори вместе с родителями вступила в труппу известного капокомико Монкальво. Она играет служанок в комедиях Гольдони и «молодых любовниц» в трагедиях Альфьери. В 1836 году Ристори сыграла роль, которая надолго стала украшением ее репертуара,— роль Франчески да Римини в одноименной трагедии Пеллико. Уже здесь выявились некоторые особенности дарования артистки: заразительная искренность, пылкость темперамента и достоверность сценического поведения. Популярная пьеса неизменно вызывала патриотические восторги зрительного зала. Любовная тема воспринималась как столкновение свободолюбивых стремлений и естественных прав личности с жестокостью и деспотизмом, воплощенными в образе Ланчотто. А за Франческой зрителю виделась Италия — родина, порабощенная, страдающая и ждущая освобождения. Играя Франческу, Ристори стала осознавать ту особую ответственность артиста, когда зрители ждут от него воплощения своих заветных чаяний в живом образе. С каждым спектаклем юная актриса стремилась оправдать это доверие, вкладывая в исполнение все больше эмоциональности за недостатком мастерства и опыта.
После окончания сезона у Монкальво Ристори получила ряд блестящих предложений, но ее отец предпочел им всем скромное амплуа инженю в Сардинской королевской труппе. В нее входили лучшие артисты Италии во главе с Карлоттой Маркионни, которая в течение трех лет бережно руководила артистическим воспитанием Ристори. Последняя с благодарностью отмечает в своих мемуарах методическую постепенность, с какой ее учили всходить по ступеням искусства. Ристори училась отдавать себе отчет в каждой детали и только после тщательной и придирчивой проверки нести результат своей работы публике: «Мысль, что в театре может быть хотя бы один человек, способный оценить мои старания, поддерживала меня и не позволяла небрежно относиться к делу»
Молодая актриса играла преимущественно в комедиях — отечественных и переводных. Особенно любила она жизнелюбивые сочные образы Гольдони, его здоровый и мягкий юмор. Ее лучшими ролями были Мирандолина и Памела: одна подвижная, деятельная, сверкающая остроумием и лукавством, другая — застенчивая и одновременно пылкая, с живым умом и глубокими чувствами.
В 1841 году Ристори перешла в Общество артистов, труппу герцогини Пармской. Вскоре она получила роль Марии Стюарт в трагедии Шиллера и с головой ушла в работу. Эта роль потребовала от актрисы всего напряжения той железной воли, которую Т. Сальвини считал наряду с врожденным артистизмом одним из выдающихся качеств Ристори.
Художественная интуиция и углубленное изучение помогли рождению сценического образа, который знаменует начало творческого расцвета Ристори и отмечен характерными чертами ее индивидуальности.
Ристори тщательно ознакомилась с историей царствования Елизаветы, с перипетиями процесса Марии Стюарт. Ее решение образа опиралось на совершенную уверенность в невиновности шотландской королевы.
Лишенная возможности бороться, Мария противопоставляет беззаконию и деспотизму душевную силу, которую ничто не могло сломить и «которая помогла ей переносить с геройством самые жестокие испытания».
В роли Франчески пафос протеста привносился в образ под воздействием зрительного зала, который своей реакцией требовал героизировать характер и положения, по существу, чуждые героике. Теперь же актриса получила роль, которая давала для этого материал. В трагедии Шиллера Ристори подняла тему борьбы с деспотизмом. Эта трактовка отражала передовые общественно-политические устремления итальянцев. Ристори с большой силой подчеркивала те места роли, где Мария разоблачает лицемерие своих врагов, их жестокое двоедушие, прикрывающееся личиной законности.
Зрители мысленно относили эту и подобные ей реплики Марии к Австрии, покрывали их овациями, страстными выкриками: «Свободу! Свободу!»
В сцене встречи двух королев в третьем акте действенная задача Ристори заключалась в том, чтобы показать, «как может забыться и изменить своей природе благородная и возвышенная душа, когда дерзость и злоба переходят все границы человеческого терпения». Превозмогая гордость, Мария пробует склониться перед Елизаветой. От ее оскорблений она вначале слабеет, готова упасть. Новые угрозы и насмешки возвращают ей силы. Она еще пытается удержать рвущийся наружу гнев и крепко прижимает к груди четки.