Владимир Токарев: глазами клоуна
-Владимир, как для вас начиналась профессия актера?
-Сначала был народный театр пантомимы при Дворце культуры профсоюзов, которым руководил Вадим Гогольков. Меня туда привели друзья. Просто так, посмотреть. Я тогда только что закончил железнодорожный техникум, занимался парашютным спортом. В студии мне понравилось, особенно тренинги, и я пришел еще раз. Вскоре сам не заметил как увлекся. Это было в 1982-м году. Сначала совмещал занятия в народном театре с полученной в техникуме специальностью, а когда студии присвоили статус муниципального театра, основной и единственной профессией стала актерская.
-С тех пор много воды утекло. Театр переживал разные времена, были взлеты, были неудачи. Какой период в жизни коллектива вам представляется особенно интересным?
-Пожалуй, период «домуниципального» театра. Была молодость, планы, интересные задумки. Работали на общем энтузиазме, весело, и казалось, что тебе все подвластно — как в жизни, так и в театре. Сейчас пришел опыт, ты понимаешь, что многому научился, но почему-то нет той безоглядности.
-Двадцать пять лет в одном театре – это уже судьба. Что сыграно за это время, какие роли?
-Сначала это были клоунские роли, почти без текста, в спектаклях «Коррида», «Левша»… Заговорили мы гораздо позже – в спектакле «Страсть» по пушкинской «Пиковой даме». Это было трудно, с нами занимались специалисты по речи, помогали избавляться от говора, который у всех нас присутствовал, от других недостатков. Потом мы даже запели в российско-японском проекте «Хагоромо». Но все-таки высший пилотаж для актеров театра пантомимы – это умение передать текст при помощи жеста, пластики, языком тела добиться максимальной выразительности…
-А нет ощущения, что вы выросли из некоторых своих клоунских масок?
-Нет клоунов молодых или старых. Есть плохие и хорошие. Мне очень нравятся наши клоунские спектакли, на них раскрепощаешься, получаешь заряд энергии. Вспомните, сколько лет было Никулину, когда он работал на манеже. А Полунин, Карандаш!… Клоун — это состояние души.
-Но вам приходиться играть в таких серьезных драматических произведениях как «Чайка», «Маленькие трагедии», «Страна слепых». Как вы относитесь к своим персонажам из этих спектаклей, например, Тригорину из чеховской пьесы?
-Тригорин для меня до сих пор загадка. Все время нахожу в нем какие-то новые качества. Поначалу он казался мне безвольным, слабым. Потом понял, что нет, не такой уж малодушный этот писатель, далеко не так прост, скорее себе на уме… Или Сальери в пушкинской трагедии. Несчастный, в сущности, человек. Придумал, что музыка Моцарта – дьявольская музыка и решил восстановить справедливость путем убийства. Как исполнитель, я его для себя пытаюсь оправдать, ищу где он хороший, он же действительно любит Моцарта, считает, что тот слишком легко относится к своему дару, надо его остановить.
-А, может, это просто зависть?
-И зависть тоже, конечно. Но он же мучается, Сальери. Он, может, все это себе нагородил, чтобы оправдать чувство зависти.
-Людям вашей профессии это чувство, наверное, хорошо знакомо?
-Как и всем остальным нормальным людям. А тот, кто говорит, что никому не завидует или завидует белой завистью, не верьте, врет. Все люди подвержены и страстям и порокам, это естественно.
-Кем вы себя больше ощущаете — клоуном или драматическим актером?
— Люблю и то и другое. Дело в том, что когда я играю клоуна, я ведь не только клоун… Если вспомнить нашего замечательного Юрия Никулина, в котором смех, клоунада уживались с серьезными драматическими ролями, то понимаешь, что клоун это очень серьезно.
-В театре трагическое и смешное рядом. Говорят, что однажды во время спектакля «Страна слепых» оборвалась сетка, в которой, повиснув над сценой, находился персонаж, которого вы играли. В результате вы упали с высоты и сломали руку.
-Было такое. Спектакль, конечно, пришлось отменить. Полтора месяца я пролежал в больнице, перенес операцию. Да, в театре всякое может случиться, никто не виноват, я сам шел на этот трюк. Кстати, спектакль «Страна слепых» сейчас снова в репертуаре, и я по-прежнему играю эту роль, но трюк уже не делаю, так как после травмы рука до конца не восстановилась.
-Почему время становления труппы, время поисков для вас было интереснее, чем, например, период, когда театр стал признанным?
-Потому что это было ново. А все новое, необычное всегда интереснее. Со временем-то успокаиваешься, иногда ленишься.
— Вы согласны с тем, что актеры вашего театра представляют силу тогда, когда они работают в команде?
-Да, наверное. Во всяком случае те, кто ушел, ничего не создали нового, хотя попытки были…
-Что, на ваш взгляд, необходимо театру, в котором вы служите, чтобы он нормально развивался?
-Чтобы труппа оставалась стабильной, чтобы актеры не уходили. Сегодня в театр пришло новое поколение, они еще молоды, неопытны, учатся. Поэтому ты особенно остро понимаешь, насколько важно, чтобы рядом были партнеры, которые ловят тебя с полувзгляда, понимают то, что ты еще только собираешься сделать. Как, например, Александр Зверев, Андрей Алашов…Так что команда, это, конечно, сила. Но сплачивал нас всегда всех Вадим Сергеевич Гогольков.
-Есть мечта сыграть какую-то определенную роль?
-Мечта есть, но о ней не скажу. Может сыграю, время еще не ушло.
-Что для вас на сегодняшний день представляется самым главным?
-Главное — не успокаиваться. Ну и, конечно, работать, быть постоянно занятым. Когда нет новых спектаклей, ролей – это переживается очень болезненно, как застой, деградация. Сразу приходят мысли, что пора уходить в дворники, в другую профессию, играть в домино… Сейчас я репетирую в спектакле «Алиса в стране чудес». У меня там несколько ролей —лакей, король, карта… Хочу, чтобы в театре наступил новый этап и мы бы начали делать что-то новое и интересное.