Диапазон образов
Утонченность игры Сальвини особенно поразила Золя в сцене рассказа Коррадо о его побеге из тюрьмы: «Внезапно посреди драматического хода пьесы открывается уголок комедии. Он понижает голос, словно его могут услышать, ведет весь рассказ этим пониженным тоном, воодушевляясь,. однако, и, наконец, смеясь при воспоминании о том, как он хорошо обманул своих сторожей. Во французской драме нет ни одного актера, у которого хватило бы догадливости понижать таким образом голос. Все рассказывали бы о бегстве, ворочая глазами, сильно жестикулируя. Впечатление, производимое Сальвини простотой его игры, громадно…».
Диапазон образов, разнообразие средств Сальвини были огромны. В «Самсоне» дАсте он создавал дышащую силой, мужественную фигуру героя библейской легенды. Когда под напором его рук начинали поддаваться и рушиться колонны, лицо Сальвини горело ликующей злобой удовлетворенного справедливого мщения. Во «Франческе да Римини», играя Паоло, он, трепещущий страстью, скользя руками по стану возлюбленной, целовал ее платье и нежно, как вздох, произносил: «Люблю тебя, и безнадежна любовь моя!..» В той же трагедии на дантовских торжествах 1865 года Сальвини по просьбе Росси впервые сыграл Ланчотто. Вместо традиционного злодея, мстительного тирана он создал живой образ нелюбимого мужа, человека, страдающего от горя и гнева. Эта трактовка с той поры утвердилась на итальянской сцене.
Простота Сальвини, экономность, сдержанность приемов его игры были следствием неустанной работы, устремленной к полноте перевоплощения, результатом того, что Ап. Григорьев в указанной статье называет «постоянством вдохновения».
Сальвини был столь щедро одарен природой, что ему — это звучит почти парадоксом — приходилось годами вести борьбу со стихийностью своего темперамента, с излишней горячностью чувств, с избытком голосовых средств, с чрезмерной быстротой реакции. «Мой артистический хронометр всегда спешил на несколько минут»,— вспоминает он.
Постоянно совершенствуя внешнюю и внутреннюю технику, Сальвини достиг того, что безукоризненно владел своим огромным темпераментом, мог вызвать в себе любое чувство и тут же мгновенно переключиться на другое. Знаменитая актриса Эллен Терри после гастролей Сальвини в Лондоне писала: «Мы часто болтаем о «сдержанной силе»; Сальвини обладал ею по той простой причине, что в нем была титаническая сила, которую он мог сдерживать именно благодаря ее непомерности. Нет никакой надобности сдерживать журчащий ручеек. Но Сальвини сдерживал себя внутри, и все же его рычание было подобно буре, его страсть была возвышенна».
Идеальная дикция Сальвини помогала совершенству речи, согретой истинной сущностью произносимого и тщательно разученной под контролем правдивого переживания. Его поражавшая красотой пластика не существовала как искусство; ее секрет заключался в том, что каждое движение было верно и необходимо.
Искусство Сальвини было монументально и просто. Оно характерно цельностью и душевным здоровьем. Его лучшие создания, и прежде всего Отелло, говорили о достоинстве человека, о величии его духа, они апеллировали к заложенным в нем безграничным возможностям любви, героизма и самоотвержения.
Сальвини были глубоко чужды декадентские искания конца века; особенную враждебность вызывали в нем драматургические опыты дАннунцио и «открытия» итальянских футуристов. В основе их опусов и деклараций великий художник-гуманист справедливо видел стремление «оправдывать преступление как право сильного».
Слова К. С. Станиславского о том, что «Отелло Сальвини— монумент, памятник, закон на вечные времена», могут быть с полным основанием отнесены к творчеству Сальвини в целом. Оно высится на рубеже двух столетий как высочайшая вершина, достигнутая искусством эпохи буржуазных революций.
Таким образом, театр Италии XIX века при всех свойственных ему противоречиях воплотил великие героические устремления народа, борющегося за свою свободу и независимость, и поэтому создал огромные, непреходящие ценности, обогатившие всю европейскую культуру.