Пьеса «Чайка»

Незадавшаяся, у каждого по-своему, жизнь героев и их страдания стали одной из тем спектакля «Чайка». Второй, параллельно развивающейся темой явились неустанные попытки героев выстоять в такой ситуации, в том числе представляя возникающие обстоятельства, даже наиболее драматичные, как игровые. Всеобщая вовлеченность в игру, «пять пудов любви», а также стремление помочь друг другу уже сами по себе делали жизнь героев осмысленной, возвышая их существование. Жизнь героев нескладна, но не пуста. Поэтому, видимо, нельзя говорить о существовании в спектакле «мотива театрального преодоления пустой жизни»¹.

В спектакле сюжет пьесы трансформирован за счет акцентирования и расширения одних его составляющих и уводом на второй план других. Так, иронично откликаясь на суждение драматурга о том, что в его пьесе «пять пудов любви», Някрошюс добавил еще одну вариацию темы любви, возникшую благодаря сцене, которая была сочинена режиссером и которая следует за свиданием Тригорина и Нины. Это ночная любовная встреча Якова и Горничной, в пьесе безымянной, а в спектакле получившей имя Дуняша. В эпизоде есть и поцелуи, и романтический образ девушки с распущенными волосами, умывающейся в озере под луной. Но приведенное суждение Чехова о пьесе оказалось бы применимо к этому спектаклю едва ли не буквально, даже будь в нем только мотивы, связанные с любовью Треплева к Нине и Нины — к Тригорину.

Сценическое действие начинается не диалогом Маши и Медведенко, а пронзительным криком Треплева (его роль исполняет актер Фаусто Руссо Алези): «Нина!» Этим возгласом вступает существенно усиленный в спектакле мотив, связанный с болезненной любовью Треплева, сразу определив важнейший содержательный слой спектакля и обнаружив один из самых заметных сдвигов относительно пьесы. В дальнейшем этот мотив трансформируется в мотив любви-ревности, становящейся пыткой и для Константина, и для Нины, Пытка эта то и дело материализуется, в частности, в бесконечных головокружительных кувырках, к которым принуждает героиню Треплев. Он выговаривает Нине за охлаждение к нему. Безостановочно прокрутив девушку до ее и собственного изнеможения, тут же отталкивает. Когда та приближается, снова отчаянно крутит ее… В последней встрече Треплева и Нины этот мотив, многократно усложняясь, включив надежду, нежность, взрыв ревности и отчаяние, завершается выстрелом Треплева и его уходом из жизни.

Бурно развивается чувство Нины (актриса Лаура Нарди), которая также несравнимо более темпераментна, чем ее литературный прототип. Если чеховская Нина, восхищаясь Тригориным, рассказывает о себе и готовности страдать за «счастье <…> быть писательницей или артисткой», то героиня спектакля предпринимает попытку уединиться с ним. Закрыв Тригорину глаза, окружает себя и его принесенными ею ведрами с водой, очутившись с ним, по сути, на острове. Сев рядом, обнимает. И, разумеется, мгновенно получает «ответ»: водой из ведра Тригорин умывает лицо Нины, вкалывает ей волосы и, поставив на стул, целует девушку. Восклицая после его ухода: «Сон!», она радостно кружится, уверенная в его любви к ней. Притом что в пьесе подобное восклицание героини связано, скорее, с восторгом от разговора с известным писателем, уже ставшим ее кумиром, на который она прежде не смела надеяться. В третьем действии спектакля, в отличие от героини пьесы, которая «останавливается у окна», то есть поодаль от завтракающего писателя, Нина, появившись в элегантном длинном сиреневом платье, стремглав мчится к Тригорину. Крестит его спину. Стараясь дотянуться до губ, подпрыгивает, целует его и дарит медальон. Между тем чеховская Нина в этой сцене лишь «протягивает в сторону Тригорина руку», предлагая ему угадать, «чет или нечет», и вздыхает, когда тот не угадал. В конце третьего действия спектакля Нина, окрыленная надеждой на будущую встречу с Тригориным и, похоже, уже начавшая отсчитывать минуты до нее (особенно после того, как Тригорин на прощанье поднес к ее уху часы, сняв их с руки), сидит, не в силах сдержать дрожь в коленях. Только эти дрожащие ноги под длинным сиреневым платьем и видим мы высвеченными среди тьмы перед закрытием занавеса, так что возникает эффект крупного плана.

Иное, чем в пьесе, — двойственное — звучание получил в спектакле мотив, связанный с театром.

Например, комически-преувеличенной выглядит привычка Аркадиной актерствовать в жизни, присущая героине пьесы. Так, обсуждая пьесу Треплева, она поднялась на табурет, как на сцену. Неожиданно импровизация оказалась сниженной внезапным писком комара и его коллективной ловлей. Удар вместо комара пришелся на Аркадину, что не помешало ей продолжить представление, только теперь — на тему жизни на этом озере лет десять-пятнадцать назад. Что касается признания Тригорину в третьем действии, то эта Аркадина не только блистательно разыгрывает его как миниспектакль (что делают обычно исполнительницы этой роли), но, то и дело оглядываясь на Тригорина, проверяет его реакцию. А удачу представления тут же фиксирует реакция появившегося Медведенко с его возгласом «Браво!». В финале этого «спектакля» Аркадина зажимает поверженного Тригорина между ножками поставленного на него стула. Но и после капитуляции Тригорина она не завершает игру, изобразив еще и преданную собачонку, которая принесла ему как хозяину палку и которую тот уводит, позвав подобающим для такого случая цоканьем языком.

Но существенный для пьесы мотив, связанный с искусством, и в частности, с театром, откликнулся в спектакле не только театральной игрой. Здесь герои то и дело затевают самые разнообразные игры.

Согнувшись, с расставленными в стороны руками, похожие на больших диковинных птиц, приходят зрители на спектакль Треплева. Уподобление героев птицам возникает в ходе действия неоднократно. В том числе и благодаря тому, что многие из них стремительно передвигаются, то и дело размахивая руками и подпрыгивая.

В игру, по-театральному эффектную, Аркадина превращает предотъездные сборы, дирижируя домочадцами. Те по ее команде, напевая, передают за кулисы вещь за вещью и, заигравшись, прихватывают и то, что к путешествию отношения не имеет. В сцене участвует и устроившая свой предсвадебный карнавал Маша в фате.

Нину склонность к игре не покидает никогда. Не чем иным, как игрой, было устройство ею острова в виде кольца из ведер. Героиня все время подпрыгивает, кружится. То и дело скачет на одной ножке. Даже покидая Треплева после их последней встречи, она передвигается именно таким способом. На это свидание она пришла с ведрами на коромысле, полными скомканных бумажек (вероятно, выброшенных Костей черновиков), которые тут же вытряхнула на голову Треплева. В финале этой драматической встречи она нацепила на себя и Константина длинные, похожие на птичьи бумажные носы. И прощальный поцелуй молодых людей, который все никак не мог состояться из-за этих носов, превратился в нежную, смешную и пронзительно-грустную игру.

Явно продолжает детские игры Треплева созданный им театрик, на арьерсцене которого — множество разноцветных бумажных ветряных вертушек, вероятно, оставшихся со времен детства героя. В момент последней встречи с Ниной Треплев, умоляя ее остаться, швыряется принесенными ею бумажными шариками, как это делают дети, и сопровождая действо специальными звуками, похожими на те, которые издают в подобной игре мальчишки. Этой игрой исключается и оттенок мелодраматизма, вполне допускаемый здесь чеховским текстом. С готовностью откликается Треплев на затеянную Ниной игру с носами. После ухода Нины игра Треплева незаметно соскальзывает в жизнь. Глядя в зал, он вдруг приставляет к уху бумажный нос. Захватив завернутый револьвер, удаляется в сторону арьерсцены. Один за другим звучат выстрелы. Упав, он поднимается, снова падает и встает… С каждым выстрелом валится очередная часть ограждения на границе его театрика — ограждения, состоящего из палок, которые помогали героям в разных ситуациях.

Игрой заканчивается ссора Аркадиной и Треплева, едва не задушившего мать шнурком от ботинок. Примирившись, они со смехом пустились отыскивать на руках друг у друга похожие то ли ссадинки, то ли родинки.

Эффектные театрально-игровые жесты свойственны и Тригорину. Когда ему представили Нину, он от восторга сделал кульбит. А обращаясь к Аркадиной с просьбой остаться в имении еще на день, пластом рухнул перед ней на пол.

Если чеховский Дорн на просьбу Маши помочь ей беспомощно отвечает: «… что же я могу сделать?», то сценический доктор быстро нашелся, окликнув Якова, который прибежал со своей сковородкой. Водрузив на нее Машу и раскручивая сковороду, они попытались отвлечь девушку, подтолкнув ее к своеобразному танцу на этой посудине.

Как будто играя и невзначай, сваливается со сцены хворающий Сорин, когда Треплев, указывая на зрительный зал, говорит: «Вот тебе и театр». Слушая рассказ Константина о матери, Сорин, словно фокусник, непостижимым образом укладывается на стуле, прикрывшись другим стулом. Уговаривая Аркадину дать сыну немного денег, несколько раз падает так, что героиня воспринимает это как игру, не придавая ей значения. Он же, будто продолжая игру, раскрыл над собой зонтик. И тут зонтик, скрывший больного Сорина, явно вопреки воле героя, затрясся, обнаружив беду, настигшую старика, человеческую хрупкость и нежность режиссера к человеку, можно было бы сказать невыразимую, если бы режиссер в этот самый момент не нашел средства ее выразить. С игрой связан и уход из жизни этого героя, когда, тяжело больной, он все-таки запрыгивает на пианино и, размахивая руками, как бы «понарошку», вдруг валится за инструмент. Словно в пропасть. Навсегда.

Яков, расставляя разноцветные стулья для зрителей треплевского спектакля, пританцовывает, подпрыгивая подударные. Именно он «организует» луну во время представления, стоя на заднем плане и держа в поднятой руке сковороду с надписью «Luna». В момент свидания с Дуняшей герой создает романтическую атмосферу, подняв над головой ту же сковородку. И позднее, в четвертом действии, на этот раз пытаясь как-то разрядить накаленную обстановку, Яков прибегает к этой посудине, снова подняв ее над собой.

Медведенко, объясняясь в любви Маше, развлекает ее фокусом: вытаскивает из ведра другое, поменьше, из того — еще меньше… И готов, кажется, проделывать это бесконечно.

(Пока нет голосов)

Загрузка...