Развивая центральную идею
Усиление обличительных мотивов в творчестве Мюссе начала 1830-х годов находит отражение и в его эстетических взглядах. Развивая центральную идею передовой литературы своего времени, Мюссе требует искусства современного и по проблематике и по форме, решительно осуждая уход в прошлое. Для него одинаково неприемлемы и классицисты, утверждающие вечность правил, созданных XVII веком, и романтики, уходящие во «мглу средневековья». С раздражением говорит он о литературе, которая рассказывает о «мертвецах, о гнили гробовой». Он протестует против «литературного лакейства», против духа подражания и утверждает литературу, «связанную с веком». В противовес «мумиям, набальзамированным педантством», Мюссе создает образ художника свободного и смелого, художника — воина и духовного вождя. Он «человек и для людей трудится. Он в свой священный храм свободу жрицей взял» (посвящение драматической поэмы «Уста и чаша»). Однако положительная программа Мюссе противоречива и неясна. Презирая буржуазную политику Июльской монархии, Мюссе не видел ничего вне официальных партий; он не понял борьбы, которую вел народ, не поверил в его возможности, не примкнул к прогрессивным силам общества.
Вот почему ноты невмешательства звучат в творчестве Мюссе даже в те годы, когда фактически он активно вторгался в жизнь. В посвящении поэмы «Уста и чаша» Мюссе выступает с открытой декларацией аполитичности:… Я о политике писать остерегаюсь, Витией не бывал и быть не собираюсь… … Моя рука про мир и войны не писала, Коль ошибается мой век — мне дела мало, А коль он прав, о том я слез не стану лить. Я только спать хочу средь общего смятенья… С тем же упорством Мюссе отрекался от всяких связей с определенными литературными группами, прославляя одиночество и независимость. С негодованием отвергал он упреки в подражании Байрону и вообще кому бы то ни было. Стремление к творческой самостоятельности в условиях духовной самоизоляции принимало преувеличенные размеры, становилось самоцелью. Но до середины 1830-х годов Мюссе не удавалось удержаться на этой позиции. В его творчестве звучали прямые политически-оппозиционные мотивы, глубокое сочувствие к жертвам правительственного террора, скорбные, гневные, негодующие интонации.
Кульминацией этих настроений явилось стихотворение «Закон о печати» — прямой отклик Мюссе на реакционный закон, направленный на удушение прогрессивной мысли во Франции. Вновь заявляя о своем равнодушии к политике и к партиям, о неверии в идеи равенства и республики, Мюссе тем не менее клеймит тех, кто примирился с позорным законом, который объявил оскорбление пэров и депутатов государственным преступлением и в рассуждениях о народном правлении и республике увидел предлог для отправки смельчаков на каторгу. Гневные слова этого стихотворения продиктованы не безразличием «беспартийного» аристократа духа, а глубокой гражданской скорбью. Но усилившаяся после 1835 года политическая реакция и буржуазная стабилизация конца 30-х годов, которые тяжко отразились на творчестве многих писателей, резко углубили скептические черты мировоззрения Мюссе. Если раньше его антиромантические высказывания были направлены против реакционных романтиков, то сейчас он иронически высмеивает самое понятие романтизма. В 1836 году Мюссе публикует ряд статей в форме переписки двух почтенных провинциальных буржуа Дюпюи и Котоне, интересующихся литературой. Этот памфлет воскрешает всю историю литературных дискуссий последнего десятилетия. Мюссе остроумно, но нигилистически доказывает, что романтизм — это понятие, лишенное всякого смысла, неясное самим его пророкам, не имеющее права на новаторство, ибо все его «самоновейшие изобретения» (вроде смешения трагического с комическим, ломки стиха и т. д. ) можно обнаружить уже у Аристофана или у Мольера.
(Пока нет голосов)
Загрузка...